КАК ЭТО БЫЛО… Рассказ первый.
О Панджшере - со слов самого Леонида Хабарова. При очередной нашей встрече в Куйбышеве-Самаре.
Он поставил на дерзость, смелость, неожиданность.
- Надо было работать быстро. Входить, как нож в масло, - вспоминая ту операцию, говорит он чересчур громко, словно снова там. В том грохоте стреляющих гор. - Шли дорогами и козьими тропами. Сколько можно - на броне. Бои, бои. Мосты взорваны - успели они это сделать. Но у нас мостоукладчики - положили и вперед.
- Так это для них ты ночью на «уазике» укатил в горы?
- Так надо было. Для уверенности, что пройдут.
В ту ночь на рассвете он вернулся со связкой бинтов. Подгонял «уазик» к нависающим над дорогой скалам, вставал на крышу и измерял, пройдут ли неуклюжие мостоукладчики.
- Честно говоря, «духи» не ожидали, что мы пойдем в самое пекло, - говорит он. - В их осиное гнездо. К самому китайскому апендиксу, если смотреть карту. Шли пять дней и ночей, давя их, - он задумался. Помолчал.
- Ну, и шли бы, как надо, но прошу сбросить аккумуляторные батареи, а выкидывают сухпайки, да аж на два батальона. Заботливые. Связь села. Нет ее. - И снова молчание. Понятное тем, кто побывал в подобных делах.
- Генерал Печевой по рации - с советами: «Десятую роту на левый склон горы, одиннадцатую - на правый. Как на Урале или в Жигулях. А здесь - ущелья с тысячелетними горными реками, склоны не то, что отвесные, а сверху они уже, чем внизу. Мухи свалятся…
И все время нам в гору. Не дорогу я выбрал, а козьи тропы. Дошли. «Задание выполнили», - докладываю. В Шахимардане захватили документы Исламского комитета Афганистана. С фотографиями руководителей, картотекой. Не ждали нас так быстро. Бежали в панике.
Связь кончается, но боеприпасы есть. И силы у ребят. Но приказано Кабулом уходить. Почему? К тому же скоро начнет темнеть.
Уходим. Принял решение: дойти до слияния рек, а там остановиться на ночевку. Головная рота Коновалова пошла. Разведдозор нарвался. Перебит. Бьемся уже в темноте. Им здесь все знакомо, нам труднее. Стянулись они, отрезали пути отхода.
Снова пауза. Вновь он там.
- Всю ночь молотились. Особенно Щапин. Умница.
И вновь Хабаров молчит.
Через минуту:
- Зачем приказали уйти? До сих пор не могу этого понять. Более дурацких приказов за всю службу не слышал. Это как в кино «Фанфан-Тюльпан» сказано: «Война - слишком серьезное дело, чтобы доверять ее военным».
Через 30 километров спустились, и началась крутежка между скалами и огнем. Разведчики взяли огонь на себя. Чтобы мы вышли, Саша Мельников погиб, их командир.
Ранили меня 13 апреля. Там же. Проскочили слияние рек. Вновь стрельба в голове колонны: разведка нарвалась на засаду. Поднял ребят за собой, чтобы разведчиков отбить. На бегу бью из автомата. И они бьют - я попал в их пристрелянную зону. Метров 40 до них. Они опешили, дрогнули. Еще три коротких очереди дал. И тут - меня. В руку правую. И продолжают палить, добивают.
Смотрю вниз - там обрыв. Глубокий? Пропасть. Скатился. Но снова виден им. А прикрыть некому. Остается не дергаться.
Раз не дергаюсь, они не стреляют. Огонь перенесли выше, где ребята.
Пить хотелось. Стемнело. Нужен рывок. Вскочил, взял левой автомат, а он разбит. Мне кажется, рванулся, вышел, но поплыла голова.
Что дальше? Помню, за мной лежал афганец. Развернул его - ранен. За воротник и оттащил метров на восемь за укрытие. Там свой лежит десантник. Взял за куртку, тащу и тут удар пули по каске. Снял - она пробита, кровь залила лицо. Иду. И тут еще раз рука подпрыгнула. Как топором по руке - разрывная пуля. Выше локтя. Боли нет, рука онемела еще раньше, после первого ранения. Висит на лоскутах кожи и обрывках мышц. Кость перебита.
Дошел до поворота - подхватили ребята. Вызвал ротных: «Коновалов - за меня. Послать ребят Щапина и Коноплева «духов» сбить с высот, иначе батальону не выйти». Они пошли вверх по гребню, чтобы хоть один склон горы очистить.
Совсем стемнело. Жгут наложили. Жажда и холод. Очнусь - отключаюсь. А надо оборону организовать.
До рассвета разведчики сбивали душманов, очистили правую сторону. Одна станция еще работала, вошли в связь, вызвали вертолеты.
У Васи Поповича, разведчика, восемь ранений и все сквозные. В руки, ноги, спину, и ни одной кости не задето. Погиб санинструктор Юра Бродов - других вытаскивал.
Утром начали движение. Старшина Юрий Зобнин, он здесь, у нас в срочную стал старшиной, обхватил меня рукой, идем. Снова «духи» открыли огонь. Впереди нас в пяти метрах шел афганский солдат. Упал. Пуля в голову.
Остановились. Юра ведет огонь, а я достал гранату, зубами разжал усики, вытащил, чтобы чуть-чуть и рванула, когда надо будет.
Долго ли шли, не помнится. Кто-то еще помогал Юрию меня вести. Ребята, отстреливаясь, выносили раненых, убитых.
Спустились в каньон, заняли круговую оборону. Били по гребням, карнизам, чтобы вертолет мог сесть.
Подошел к погибшим - положили их в ряд. Наши, афганцы. Наклонился узнать - не узнаю. Снова вырубился.
Солнце в зените, а холодно. Высота к трем тысячам.
Сел вертолет. Еще, еще один. Я отказался грузиться. Летчик: «Все, ребята, иначе не поднимусь. Больше нельзя».
Пуля солдату, что участвовал в погрузке, попала в живот. Взяли и его. Майор Василий Кабаленов, помощник руководителя операции, всегда был с нами, выскочил из вертолета, чтобы меня загрузить. Сам остался с ребятами. Мы потом с ним встречались в Союзе.
На трупах крутится от боли тот, что ранен в живот. Жгут мой - словно на чужом теле. Руку - одну пуговицу куртки расстегнул и туда ее.
Сколько летели до Кабула, тоже не помню. Встретили Толя Качанов, Миша Крынников - майоры, десантники, разведчики. Знаем друг друга еще с лейтенантской поры.
Госпиталь в Кабуле. «Рука подлежит немедленной ампутации», - это врачи. Я им: «Сначала оперируйте этого, с пулей в животе», - тяну время. И тут звонок командующего Максимова:
- Как комбат?
- Готовим к ампутации руки.
- Нет. Высылаю бригаду врачей.
От момента ранения до операционного стола восемнадцать часов. Лег днем, а длилась операция до глубокой ночи. Крови много потерял, аж носки от нее мокрые. Это когда шел.
Работал хирург Коровушкин. Он же потом оперировал меня в московском госпитале Бурденко. Ему бы и другим полевым нашим хирургам памятники. При жизни.
Время дорого, в Кабуле положили прямо в куртке- штормовке, отрезав правый рукав по воротник. Даже ботинки с меня не сняли.
На следующий день будят, будят, а я не могу проснуться, так устал. Разжали зубы, и дольку апельсина в рот. Сок. Нужно пересилить себя, проснуться, проглотить.
Зло открыл глаза - спать хочу. Сидит девчушка, Лариса, медсестра: «Проснитесь, надо грузиться».
Рука согнута в шинах. Понесли на носилках. Уже в самолете определил: нет ножа, подаренного разведчиками. Встал с носилок: не полечу без ножа. Принесли через полчаса. Взял, снова отрубился.
Ташкент. Очнулся только там, в реанимационной машине. В приемном отделении госпиталя стали с меня срезать ножницами уже всю штормовку. Стук о кафель - это вылетела моя граната, поставленная на «три секунды до взрыва». Двух врачей и медсестер как ветром вынесло за дверь. Встал с каталки. Надо бы гранату за окно, но кто там, во дворе? Концы усиков чеки уже не видны, миллиметра два осталось. Поднял, аккуратно постучал о металл каталки, загнул усики и снова отрубился. Крови много потерял. Помню только, попросил: «Меня в палату к Саше Цыганову». Ему в этой же операции пуля раздробила бедро.
* * *
Я был у них в палате. У Хабарова и Цыганова. С апельсинами, как положено, и еще кое с чем. Раненым в руки-ноги это можно. Здесь, прямо в госпитале, ему вручили орден Красного Знамени и погоны с майорской звездой. Очередное звание, вновь - досрочно.
- Вот видишь, - сказал мне грустно Леонид.
- Вижу, - вздохнул и я.
- А не увидел бы. Если бы тогда пошел с нами. И я бы тебя сейчас не увидел, - засмеялся он. Глазами. Губы сжаты от боли.
Две операции в Ташкентском госпитале. И перед каждой: «Нужна немедленная ампутация!» - «Нет». - «Не приживется». - «Попробуем». - «У вас первая стадия гангрены». - «Потерпим». - «Намучаетесь с нею». - «Намучаюсь».
В Кабульском госпитале военным хирургам удалось совершить первое чудо - пришить висевшую на лохмотьях кожи руку. Так, чтобы жизнь в нее вошла. Чуть-чуть. Быть может. Не сразу.
Борьбу с остроразвивающимся остеомиелитом продолжили в Ташкентском госпитале. И вот теперь за него взялись хирурги Главного военного клинического госпиталя имени академика Н. Бурденко в Москве. Еще двенадцать операций. По несколько часов. В ЦИТО проделали ювелирную работу - срастили кости и сшили нервы.
- Знаете, кто больше всего удивился и обрадовался, что рука ожила? - спросил умный доктор Коровушкин у Хабарова. Тот, кто первый поверил в Кабуле в силу Хабарова - у слабовольного она не прижилась бы
- Жена? Друзья?
- Нет, - сказал доктор. - Мы, врачи. Теперь зависит все от вас. Работайте.
* * *
И Хабаров работал. Рука, как говорится, теплится, но - чужая. Массаж левой рукой в дополнение к процедурам, пока был в госпитале, гимнастика. По десять-двенадцать часов в сутки. Это стало для него, как дышать.
Чтобы «оживить», научить руку подниматься хотя бы на пять сантиметров, потребовалось около года. Через полтора зашевелились маленький и безымянный пальцы.
Это был его фронт. Личный. Сам себе командир, замполит, начштаба и боец-десантник. Он отстаивал перед миром, в котором жил, перед людьми, медкомиссиями, командирами право вновь стать офицером-десантником.
Научился левой рукой писать, как правой. Несколько его писем и открыток я храню вместе со своимидокументами. Смешно? В документах значатся отец и мама, которых уже нет. Хабаров есть.
Он научился левой рукой действовать, как правой, стреляет из автомата и пулемета не хуже прежнего. Еще в 1979-м, перед Афганистаном подал рапорт о зачислении в Академию имени Фрунзе. Утвердили кандидатом на очное отделение. И вот рука.
- Левой рукой на имя командующего написал рапорт с просьбой о переводе меня слушателем на заочное, - продолжил рассказ Хабаров. - Основание - операции, разработка руки. Рапорт отослал в штаб Туркестанского военного округа.
Врачи мне: «Ну, какая вам академия?» В смысле - какой из тебя вояка. В октябре прямо из госпиталя пошел в академию. Начальник факультета в курсе моего ранения: «Пишите рапорт на имя начальника академии. Отнесу». Тот на рапорте: «Перевести на заочное, принять экзамены». Если кто-то и сомневался, что останусь в армии, так только не я.
Ночь за окном. Давно уже. Сколько же мы с Леонидом Васильевичем выпили чашек кофе? У него и сейчас в правой ладони гуттаперчевый мячик. А днем Тоня, жена его, приготовит обед и массирует, массирует руку мужа.
- Езжу на занятия установочной сессии и на перевязки в госпиталь. Лечусь. Учусь. А где я числюсь? Поехал в Ташкент, к командующему Туркестанским военным округом Максимову. Это - наша вторая встреча после кабульской. Я без бороды, в парадной форме.
Вхожу, докладываю:
- Майор Хабаров, командир десантно-штурмового батальона.
- Кто-кто? - не узнал. Я еще раз повторил. Разглядывает две нашивки на груди - знаки ранений, хмурится.
- Где вы сейчас?
- Не знаю. За этим и приехал.
- Кстати, знаете, - это Хабаров мне, - я эти месяцы и денег не получал. Позвонил жене Тоне в Чирчик, она: «Денег в части не дают и говорят, что не знают, где ты». Кто-то списал меня как убитого.
Помните, я говорил, что написал в штаб ТуркВО рапорт о переводе на заочное отделение? - усмехнулся Хабаров. - Ну так вот. Только через месяц моей учебы на заочном пришел ответ: «Ваш рапорт о переводе будет рассмотрен в следующем году». Штабная машина. А в кабинете у командующего Максимова еще смешнее.
- Что делаете сейчас? - спрашивает.
- Учусь в академии Фрунзе.
- Как так? А писать?
Попросил у него лист бумаги, достал ручку и левой написал: «Я учусь в академии на заочном отделении». Он этот лист себе в стол.
- Примешь командование полком?
- Благодарю за доверие.
Из Ташкента приехал домой - в свою часть в Чирчике, где служил до Афганистана. Кто-то столбенеет при встрече:
- Живой?
Кто-то из старших интересуется, глядя на руку:
- На пенсии?
- Нет.
- А кто ты?
- Командир полка.
Не верят. Думают, сдвиг по фазе после Афганистана.
Валерий Степанович! Поздравляю с праздником. Желаю удачи, остальное всё Вы возьмете своими руками. Узнал Ваш адрес. И рад буду увидеть в Москве. Я сейчас в академии Фрунзе на завершающей сессии. Заочник 4-го курса. Буду до июля. И если пути приведут в Москву, буду рад видеть. Т. 246-46-00 добавочным 5-91 Хабарова из 526 номера. Бываю после 19.00. Обнимаю
Хабаров.
Нам прощаться надо. Ему лететь в Москву на очередную операцию. А билетов нет. Пытал, пытал его, расспрашивая, а нет, чтобы заранее побеспокоиться о дороге командира.
Отправились в аэропорт с надеждой на авось. Ему завтра в девять утра на госпитальный стол в Бурденко. На этот час записан он. Опаздывать нельзя.
И аэропорт Курумоч, как злая мачеха: «Нет вам, нет, и ничего не будет».
Там, где гостиница, есть окошечко ВОСО - коменданта военных сообщений. Последняя надежда. Оставляю Леонида с чемоданом.
У подполковника уставшее до одури лицо. У окошечка человек шесть офицеров.
- Сколько осталось времени до последнего рейса в Москву? - спрашиваю у подполковника.
- По расписанию. Смотрите расписание.
Похоже на телефонное: «Ждите ответа, ждите ответа».
- Успею в Куйбышев до отлета? Туда и обратно?
- Зачем? - чуть-чуть заинтересованнее. Не за бутылками ли? Но и они бесполезны.
- За пистолетом. Захватить московский рейс, чтобы в Москву.
Совсем проснулся подполковник:
- Наказуемо. И сложно. У меня в нем двое таких, как ты, полетят. С двумя пистолетами.
- Подполковник, не засыпай, пожалуйста. В Афгане был?
- Ну.
- Не мне, другу надо лететь. На операцию. Командиру моему, Хабарову.
- А он живой?
- Знаком?
- Нет, но слышал. Где он?
- В зале с чемоданом.
- Представишь? Пошли.
Знакомлю.
- Подполковник Антюшин Александр Арсеньевич, зам. начальника воздушных сообщений на воздушных трассах Поволжья.
- Хабаров Леонид Васильевич, - протягивает Леня левую руку.
- Тот? - смотрит Антюшин как-то недоверчиво. Роста Леонид не богатырского, выглядит вдвое моложе, чем его представляют себе все, кто только слышал о нем. Но не видел.
- Тот, - я говорю. - Вот его удостоверение, направление в Бурденко.
- Из пятьдесят шестой бригады? - обращается к Хабарову.
- Да. Комбат. А что, простите?
Подполковник Антюшин совсем проснулся, коль приглашает нас вниз, в кафе. Там ему улыбается дивчина. Знает, значит, нальет.
Ладно. Шутки шутками, а приятно, когда подполковник твоего товарища, младшего по званию, на «вы» и выделяет патрулей, чтобы донесли чемоданчик. И не в «накопитель», а прямо к трапу самолета.
Позднее, узнав из газет, что он, Александр Арсеньевич Антюшин, идет на выборы в депутаты Самарской городской Думы, я помогал ему как журналист с публикациями.
И еще одна встреча была. Хабаровы, Леонид и Тоня, взяли путевку в самарский военный санаторий «Волга». И снова я включаю диктофон, мешаю процедурам. Расспрашиваю о подробностях боев уже не в Пан- джшерских ущельях, а в Осмаре - Барикоте. Врач подошел, когда медсестра забрала Леонида на процедуру:
- Ты разве не понимаешь, как вредно для него бить по мозгам памятью?
Включаю ему диктофон на самое громкое. Ту часть, где Хабаровское спокойное: «Из Самары я в Москву. Я спрошу и знаю, у кого, почему отдали приказ возвращаться из занятого нами Шаимардана. Не верили мне, что возьмем? Москва приказала - и под козырек? Видать, не верили. Вот и не продумали, как быть дальше, если дойдем и возьмем.
И спрошу вот о чем. Взвод в разведку пошлешь, тот наткнется на засаду, бойцов потеряет - в гневе трясутся: «Какой же ты командир? Не продумал! Не обеспечил!» А тут батальон в ловушку сбросили, словно так и надо. Война мол. Спрошу. Здесь тело лечу, а там, в высоких кабинетах, душу вылечу».
- Расскажите, что там было с ним, - попросил военврач, сам прошедший Афганистан.