ДНЕВНИК «УБИТОГО» ОФИЦЕРА
Пожелтевшая тетрадка, вернее лишь ее обложка с вложенными листочками. На обложке - синим карандашом: «Дневник офицера». На листочках записи: то торопливые, в несколько строк, то на целый лист, то заканчиваются на полуслове. Есть и такие: «Штаб 3исламск. команд. 85 мятеж. 4 ДШК. Как???» Или «К-р взв Ситкан Доркемаль!» Наверное, в похвалу действиям афганского командира.
Дневниковые заметки велись разными чернилами, есть даже красной тушью, чаще карандашом. И - почерк разный. Сначала - знакомый, как в письмах, открытках Хабарова до ранения. Потом - аккуратный, буква к букве, и с левым наклоном - это после ранения в руку. Уже левой рукой.
Собираюсь к нему в московский госпиталь. Из его личного - несколько фото и дневник. Его он мне отдал после академии, перед вторым отлетом в Афганистан. «Мало ли что, - сказал. - Отдашь моим. Или тебе пригодится как журналисту». Помню, ответил Леониду: «Не дури. Отдам тебе лично».
Было время, нашел и меня черный слух: «Убит. Погиб в Джелалабадской операции». А потом от друга, офицера оттуда: «Чего ты мелешь? Жив он. Сам его видел в Кабуле. На аэродроме. Но вроде в гипсе он».
В московском госпитале он молчал. Не очень-то разговорчивый, молчал и лишь улыбался нам, гостям. Я приехал с земляком Робертом Мамедовым, покалеченным в бою, в другом батальоне 56-й.
- Вот, возвращаю в целости и сохранности, - протягиваю Хабарову тетрадку с синей надписью «Дневник офицера».
-Это не мое.
Смотрю ошарашено. Мысль дурная.
Усмехнулся он, будто прочел эту мысль:
- В общем так. Это дневник убитого офицера. Офицера убили.
Академию он окончил через четыре года, в 84-м. Мог бы остаться в штабах Москвы. Мог бы служить в Германии, Венгрии.
Он, Хабаров, написал рапорт в Министерство обороны с просьбой направить его для дальнейшей службы в 56-ю отдельную десантно-штурмовую бригаду. К своим. В Афганистан.
Третья встреча с Максимовым - тот уже был заместителем министра обороны. Трудный разговор. Суть доводов Хабарова: «Нужен там, чтобы было меньше людских потерь. Боевой опыт - это все же опыт. Хочу передать новичкам».
- И был назначен начальником штаба нашей 56-й ДШБр. Ума не приложу, как узнали об этом в штабе бригады, в Гардезе, но получил телеграмму: «Весь Гардез ждет тебя».
- Что там? - Хабаров на секунду задумался. - Там я окунулся в грязь. Пусть не хватает времени что-то довести до ума, но совесть - она часы не считает. Заниматься фигокарманством? Молчать? Была безысходность. Тоска. От чьих-то безмерных амбиций, без знания дела и даже обстановки. Даже за пистолет хватался. (Я слышал об этой стычке Хабарова с …., нам обоим был противен этот тип там, за речкой, ставший и в Москве ажно важнейшим полководцем. Не хочется называть известную фамилию).
- Почему проиграли войну? Кто? Нет, не мы, не армия. Политики проиграли ее. Доказательства? Та же Панджшерская операция. Ведь когда уходили мы, люди в кишлаках - ладони к груди: «Оставайтесь!» Не избавлюсь от мысли: это был преднамеренный уход.
«Вы-то, десантники, прошли, а как мы вам хлеб с маслом доставим?» - это не довод. Мы там и без жиров держались бы. Все под нашим контролем было.
Мы ушли, а наших афганских друзей повырезали. Получилось хуже, чем было.
- Что нужно было сделать? - Хабаров внешне спокоен, только слова чуть растягивает, и правая ладонь мнет гуттаперчу. - Я обо всем, что было в Афганистане. Пришел - остался. Разбиться на гарнизоны - следить за порядком. Земля дехканам - хорошо. Школы детям - хорошо. Создать комитеты бедняков. Учить, а не насаждать. Главный душман Ахмад-шах после нашего ухода взял все это на вооружение - школы, больницы, отряды самообороны, и население повернулось к нему. Работать бы нам методом влияния, доказывать нашу дружбу, правоту, полезность.
Дальше пойдем. Кого мы поддерживали? Буржуазное крыло партии Парчам? Она же не в почете у народа. И в армии тоже, ведь офицеры в основном халькисты, «народники» - так переводится. И сама наша кампания вышла бездушная.
В Ленинградском театре в антракте подходит ко мне полковник с эмблемами артиллериста, орденом Красной Звезды:
- Быть может, помните меня? Мы вместе планировали в восемьдесят пятом году Джелалабадскую операцию.
Как не помнить. От Осмара до Барикота. На карте круги артударов значатся внушительно и плотно. Сверху на карте: «Утверждено» и подписи высокие. Мы с этим полковником в штаб:
- В кругах артударов оказываются густонаселенные районы местных племен. У нас с правительством подписано соглашение о нейтралитете.
Тут еще одна заморочка: по их плану мой десант высаживается внизу. А нужно бить врага сверху вниз, высадиться с вертолетов на господствующие высоты. По гребням - вниз. Ты видишь, что под тобой творится, инициатива за тобой. Это же и ефрейтору понятно.
Привез им в штаб свою карту. Зачем я туда, на тот маршрут летал? Вместе с начальником штаба вертолетного полка дважды вылетали на рекогносцировку в район предстоящих боевых действий. На третий раз вертолетчики взмолились: «Нет, хватит, ты видишь, мы все в дырках!» Били по нам с земли крепко.
Снова с этим полковником и с картой в штаб:
- Вот так бы надо.
Понимают, но:
- В Москве решили, что высаживать десант нужно вниз, к подножию, ближе к противнику, ему на голову.
Я иду к генерал-майору Дубынину:
- Надо найти смелость сообщить в Москву, что их план нереален. Внести коррективы исходя из обстановки.
- Приказ есть приказ, - в ответ. - Вы, майор, далеки от военного человека.
Прыгнули, как Москва велела. Оттуда ведь видней. Прыгнули, умылись кровью. Одно хорошо - всю ночь перед операцией с этим полковником-артиллеристом над картой просидели, хоть артудары отвели от кишлаков...
- Может, хватит? - пытливо глядит на меня. - Жаль, нет под рукой стихов Франсуа Вийона. О ягненке, потерявшем мать. Они в переводе Эренбурга. Как это будет по памяти? А может, так, как хотелось бы мне их прочесть:
Меня вскормила ты, Россия.
Меня ты нянчила, учила.
Ты колыбель, и ты могила.
Меняют стих, меняют стать.
Но как найти другую мать?
Кому ты место уступила?
Зову, кричу, ответа нет.
Лишь эхо слышу я в ответ.
Кому тепло, кому отрада.
А мне сума, а мне зима,
И волчий вой сведет с ума.
Я тот, кто отстает от стада...
Уже какой раз мой комбат открывается с неожиданных сторон. Полчаса ищет стихи в своей библиотеке, а потом: «Ладно, попробую по памяти прочесть их. «Квадраты». Джеймс Клиффорд в переводе Лившица. «Зона частых туманов».
И снова в руках у меня пожелтевший дневник.