Л.В. Хабаров в зале суда
Л.В. Хабаров в зале суда
Яндекс.Метрика

ДНЕВНИК «УБИТОГО» ОФИЦЕРА

 

Пожелтевшая тетрадка, вернее лишь ее обложка с вложенными листочками. На обложке - синим каран­дашом: «Дневник офицера». На листочках записи: то торопливые, в несколько строк, то на целый лист, то заканчиваются на полуслове. Есть и такие: «Штаб 3исламск. команд. 85 мятеж. 4 ДШК. Как???» Или «К-р взв Ситкан Доркемаль!» Наверное, в похвалу дей­ствиям афганского командира.

 

Дневниковые заметки велись разными чернилами, есть даже красной тушью, чаще карандашом. И - по­черк разный. Сначала - знакомый, как в письмах, открытках Хабарова до ранения. Потом - аккуратный, буква к букве, и с левым наклоном - это после ране­ния в руку. Уже левой рукой.

 

Собираюсь к нему в московский госпиталь. Из его личного - несколько фото и дневник. Его он мне отдал после академии, перед вторым отлетом в Афганистан. «Мало ли что, - сказал. - Отдашь моим. Или тебе пригодится как журналисту». Помню, ответил Леони­ду: «Не дури. Отдам тебе лично».

 

Было время, нашел и меня черный слух: «Убит. Погиб в Джелалабадской операции». А потом от дру­га, офицера оттуда: «Чего ты мелешь? Жив он. Сам его видел в Кабуле. На аэродроме. Но вроде в гипсе он».

 

В московском госпитале он молчал. Не очень-то раз­говорчивый, молчал и лишь улыбался нам, гостям. Я приехал с земляком Робертом Мамедовым, покалечен­ным в бою, в другом батальоне 56-й.

 

- Вот, возвращаю в целости и сохранности, - протя­гиваю Хабарову тетрадку с синей надписью «Дневник офицера».

-Это не мое.

Смотрю ошарашено. Мысль дурная.

Усмехнулся он, будто прочел эту мысль:

- В общем так. Это дневник убитого офицера. Офи­цера убили.

 

Академию он окончил через четыре года, в 84-м. Мог бы остаться в штабах Москвы. Мог бы служить в Германии, Венгрии.

 

Он, Хабаров, написал рапорт в Министерство оборо­ны с просьбой направить его для дальнейшей службы в 56-ю отдельную десантно-штурмовую бригаду. К сво­им. В Афганистан.

 

Третья встреча с Максимовым - тот уже был замес­тителем министра обороны. Трудный разговор. Суть доводов Хабарова: «Нужен там, чтобы было меньше людских потерь. Боевой опыт - это все же опыт. Хочу передать новичкам».

 

- И был назначен начальником штаба нашей 56-й ДШБр. Ума не приложу, как узнали об этом в штабе бригады, в Гардезе, но получил телеграмму: «Весь Гардез ждет тебя».

 

- Что там? - Хабаров на секунду задумался. - Там я окунулся в грязь. Пусть не хватает времени что-то до­вести до ума, но совесть - она часы не считает. Зани­маться фигокарманством? Молчать? Была безысход­ность. Тоска. От чьих-то безмерных амбиций, без зна­ния дела и даже обстановки. Даже за пистолет хватал­ся. (Я слышал об этой стычке Хабарова с …., нам обоим был противен этот тип там, за речкой, ставший и в Москве ажно важнейшим полководцем. Не хочется называть известную фамилию).

 

- Почему проиграли войну? Кто? Нет, не мы, не армия. Политики проиграли ее. Доказательства? Та же Панджшерская операция. Ведь когда уходили мы, люди в кишлаках - ладони к груди: «Оставайтесь!» Не избавлюсь от мысли: это был преднамеренный уход.

 

«Вы-то, десантники, прошли, а как мы вам хлеб с маслом доставим?» - это не довод. Мы там и без жи­ров держались бы. Все под нашим контролем было.

 

Мы ушли, а наших афганских друзей повырезали. Получилось хуже, чем было.

 

- Что нужно было сделать? - Хабаров внешне спо­коен, только слова чуть растягивает, и правая ладонь мнет гуттаперчу. - Я обо всем, что было в Афганистане. Пришел - остался. Разбиться на гарнизоны - следить за порядком. Земля дехканам - хорошо. Школы детям - хорошо. Создать комитеты бедняков. Учить, а не насаждать. Главный душман Ахмад-шах после наше­го ухода взял все это на вооружение - школы, больни­цы, отряды самообороны, и население повернулось к нему. Работать бы нам методом влияния, доказывать нашу дружбу, правоту, полезность.

 

Дальше пойдем. Кого мы поддерживали? Буржуаз­ное крыло партии Парчам? Она же не в почете у наро­да. И в армии тоже, ведь офицеры в основном халькисты, «народники» - так переводится. И сама наша кампания вышла бездушная.

 

В Ленинградском театре в антракте подходит ко мне полковник с эмблемами артиллериста, орденом Крас­ной Звезды:

 

- Быть может, помните меня? Мы вместе планиро­вали в восемьдесят пятом году Джелалабадскую опера­цию.

 

Как не помнить. От Осмара до Барикота. На карте круги артударов значатся внушительно и плотно. Сверху на карте: «Утверждено» и подписи высокие. Мы с этим полковником в штаб:

 

- В кругах артударов оказываются густонаселенные районы местных племен. У нас с правительством под­писано соглашение о нейтралитете.

 

Тут еще одна заморочка: по их плану мой десант высаживается внизу. А нужно бить врага сверху вниз, высадиться с вертолетов на господствующие высоты. По гребням - вниз. Ты видишь, что под тобой творит­ся, инициатива за тобой. Это же и ефрейтору понятно.

 

Привез им в штаб свою карту. Зачем я туда, на тот маршрут летал? Вместе с начальником штаба верто­летного полка дважды вылетали на рекогносцировку в район предстоящих боевых действий. На третий раз вертолетчики взмолились: «Нет, хватит, ты видишь, мы все в дырках!» Били по нам с земли крепко.

 

Снова с этим полковником и с картой в штаб:

- Вот так бы надо.

Понимают, но:

- В Москве решили, что высаживать десант нужно вниз, к подножию, ближе к противнику, ему на голо­ву.

 

Я иду к генерал-майору Дубынину:

- Надо найти смелость сообщить в Москву, что их план нереален. Внести коррективы исходя из обста­новки.

- Приказ есть приказ, - в ответ. - Вы, майор, дале­ки от военного человека.

 

Прыгнули, как Москва велела. Оттуда ведь видней. Прыгнули, умылись кровью. Одно хорошо - всю ночь перед операцией с этим полковником-артиллеристом над картой просидели, хоть артудары отвели от киш­лаков...

 

- Может, хватит? - пытливо глядит на меня. - Жаль, нет под рукой стихов Франсуа Вийона. О ягненке, по­терявшем мать. Они в переводе Эренбурга. Как это будет по памяти? А может, так, как хотелось бы мне их прочесть:

 

Меня вскормила ты, Россия.

Меня ты нянчила, учила.

Ты колыбель, и ты могила.

Меняют стих, меняют стать.

Но как найти другую мать?

Кому ты место уступила?

Зову, кричу, ответа нет.

Лишь эхо слышу я в ответ.

Кому тепло, кому отрада.

А мне сума, а мне зима,

И волчий вой сведет с ума.

Я тот, кто отстает от стада...

 

Уже какой раз мой комбат открывается с неожи­данных сторон. Полчаса ищет стихи в своей библио­теке, а потом: «Ладно, попробую по памяти прочесть их. «Квадраты». Джеймс Клиффорд в переводе Лив­шица. «Зона частых туманов».

 

И снова в руках у меня пожелтевший дневник.

 

К оглавлению                                              Дальше>>>